Неустойчивость государства без партий
Естественно, что правящий монарх склонен видеть в политических партиях силу, которая либо бросает вызов его власти, либо очень осложняет его усилия в направлении сплочения и модернизации страны. Попытки совместить монархическое правление с партийным почти всегда кончаются провалом. Приходится делать выбор между Болингброком и Бёрком; для индивида или группы, желающих совместить консервативную власть с модернизацией, первый вариант гораздо более привлекателен. Модернизирующий монарх обязательно видит себя «Королем-Патриотом», призванным «. не разводить партии, но править, как общий отец всего своего народа»6. Консервативные лидеры, не обладавшие монаршим саном — СаритТанарат, Айюб Хан, Франко, Ли Сын Ман, — разделяли общее отношение к партиям, хотя могли быть вынуждены идти в этом плане на комп-
ромисс. Проблема в том, что государство без партий лишено и институционального инструмента устойчивых изменений, и смягчения шока от этих изменений. Его способность к политической, экономической и социальной модернизации сильно ограничена. «Режим без партий — это неизбежно режим консервативный», — как сказал Дюверже7.
Консервативная оппозиция партиям в модернизирующемся обществе дополняется оппозицией административной. Чистый консерватизм равно отрицает аспект политической активности и аспект рационализации. Администратор, противящийся партиям, признает необходимость рационализовать социальные и экономические структуры. В то же время он против подразумеваемого модернизацией расширения участия народа в политике. Его идеал — бюрократия, цель — эффективность и избегание конфликта. Партии в его глазах лишь вносят иррациональные и своекорыстные мотивы, препятствующие эффективному преследованию целей, относительно ценности которых каждый должен быть согласен. Административный оппонент партий может носить самые разные одежды, но скорее это не гражданский костюм (mufti), а военная униформа.
Третий источник сопротивления партиям — те, кто допускает политическую активность, но не признает необходимость ее организовать. Это популисты в духе Руссо, приверженцы прямой демократии. Консерватор верит, что существующая социальная структура достаточна для того, чтобы обеспечить связь между народом и правительством. Администратор считает, что это обеспечивается бюрократией. Популист отрицает потребность в какой-либо структуре, связывающей население с политическими лидерами. Он проповедует «беспартийную демократию». Джайяпракаш Нарайян* — единомышленник Насера и Хайле Селассие в их отказе признать партии уместными для политики модернизации.
Консерватор видит в партиях вызов установленной иерархии; администратор — угрозу рациональному управлению; популист — препятствие выражению народной воли; но всех критиков объединяют некоторые общие темы. Наверное, самым эффектным и красноречивым образом их выразил Вашингтон, когда предостерегал против «подрывных влияний партийного духа» на американскую государственную систему. Партия, говорил он, «всегда отвлекает общественные советы и ослабляет администрацию. Она возбуждает зловредную зависть и ложные озабоченности, разжигает враждебность одних против других, иногда поднимает бунт и внутренние войны.
Тем самым политика и воля страны оказываются подчинены политике и воле другой страны»8.
Эти замечания Вашингтона очень точно выражают четыре главных обвинения против партий, которые мы слышим сегодня. Партии способствуют разложению и административной неэффективности. Они разделяют общество, противопоставляя одни его части другим и провоцируя конфликт. Как сказал Айюб Хан, партии «разделяют людей и смущают их дух». Они способствуют нестабильности государства и его политической слабости. Они открывают его внешним влияниям и проникновению враждебных сил. Если предоставить свободу развитию партий, по крайней мере одна из них станет, как сказал лидер одной из модернизирующихся стран, инструментом ЦРУ.
В аргументах против партий отражаются обстоятельства их происхождения на ранних стадиях политической модернизации. Это аргументы не столько против партий, сколько против слабых партий. Коррупция, общественная раздробленность и нестабильность, подверженность внешним влияниям — все это характеризует слабые партийные системы, но не сильные. Это общие черты политических систем, которые лишены стабильных институтов социального контроля. Партии действительно могут способствовать общественному разложению, но со становлением сильной партии разрозненные частные интересы заменяются институциали- зованным общественным интересом. На ранней стадии своего развития партии выступают как продукт раскола общества и как инструмент усугубления конфликта, но, набирая силу, они начинают выполнять роль пряжки, что скрепляет разные социальные силы и создает основу лояльности и идентификации, выходящих за границы местных группировок. Кроме того, упорядочивая процедуры преемственности лидерства и включения в политическую жизнь новых групп, партии оказываются скорее основой стабильности и плавных изменений, чем источниками потрясений. И наконец, если слабые партии могут вправду оказаться инструментом внешних сил, сильные в большой степени выступают в качестве институционных механизмов, защищающих политическую систему от такой опасности.
Тем не менее широкое распространение недоверия к партиям есть свидетельство политики подавления партийной активности во многих модернизирующихся обществах. В глубоко традиционной политической системе элиты обычно пытаются предотвратить возникновение партий. Как профсоюзные организации и крестьянские ассоциации, партии там нелегальны. Иногда в таких системах смягчение запретов позволяет каким-то формам политических объединений выходить на поверхность, но в большинстве случаев традиционный правитель и традиционная элита стараются ограничить политические группировки внутриэлитными фракциями и кликами, действующими внутри бюрократии или законодательного собрания, если таковое существует. Так, например, в 1960-х гг. не было еще партий в Эфиопии, Ливии, Саудовской Аравии, Иордании, Кувейте и еще в некоторых из сохранившихся монархий, по большей части микроскопических. В других традиционных системах, таких, какТаиланд и Иран, партии в какой-то момент существовали, хотя и в очень слабой форме, но обычно были либо нелегальными (Таиланд), либо свирепо подавлялись (Иран). Во всех этих системах с развитием модернизации росла необходимость в организации политической активности. В ряде случаев эти системы проявляют все знаки современной стабильности, но те усилия, что прилагаются там для предотвращения развития политических партий, делают их априорно нестабильными. Чем дольше длится организационный вакуум, тем более взрывоопасным он становится.
В большинстве модернизирующихся обществ правительства время от времени проводят политику подавления партий. Иногда им позволяют формироваться либо в рамках традиционных парламентов, либо прямо в народе.
В странах, где партии подавляются, обычно существует социальная база для партий, представляющих собой нечто большее, чем просто клики или фракции, и имеющих корни в массовых и осознающих свои интересы общественных силах. Таким образом, продолжительные периоды подавления партий аккумулируют энергию, которая с концом авторитарного правления вызывает взрыв. С выходом подпольных, подавленных партий на поверхность происходит быстрая эскалация политической активности. Чем внезапней падение репрессивного режима, тем шире и многообразней спектр политической активности9. Такая экспансия активности обычно вызывает реакцию правого толка и новые попытки консервативных авторитарных сил подавить эту активность и восстановить политический порядок, опирающийся на узкие группы.
Для традиционного общества естественным является государство беспартийное. В случае модернизации беспартийное государство превращается в антипартийное. Предотвращение и подавление политической активности требует сознательных усилий. Все больше делается попыток найти партиям какую-то замену, разработать технику такой организации политической активности, которая бы уменьшила риск ее экспансии и подрывного эффекта. Чем более правительство модернизирующейся страны враждебно политическим партиям, тем больше вероятна будущая нестабильность этого общества. Военные перевороты гораздо более часты в государствах без партий, чем в любых других политических системах. Беспартийный режим — консервативный режим; антипартийный режим — реакционный режим. Чем дальше движется модернизация, тем более хрупка беспартийная система.
Источник
Парламентская страна без партий: армянская революция пожирает своих детей?
О сложном процессе внутриполитической трансформации в Армении, попытках оппозиции найти свою политическую нишу и как-то влиять на власть, социально-экономической политике правительства Никола Пашиняна и турбулентных процессах внутри власти корреспондент EADaily побеседовал с политологом Степаном Даниеляном и директором Института Кавказа Александром Искандаряном.
— Как вы оцениваете последние заявления экс-президента Армении Роберта Кочаряна, когда он уже открыто говорит о том, что «ядро парламентского большинства Армении состоит из людей, вскормленных американскими грантами», и что на этом фоне заявления властей о неизменности внешнеполитического курса страны свидетельствует об их «геополитическом раздвоении». Почему он об этом говорит так открыто?
Степан Даниелян: Трудно не согласиться с господином Кочаряном, действительно, в парламенте очень много работавших в прошлом в неправительственном секторе людей. Да и не только в парламенте. Но на это есть конкретные причины. В Армении партии, независимо от того, являлись они оппозицией или нет, в финансовом плане долгое время находились в зависимости от властей. Никто не осмеливался финансировать оппозицию: финансовые потоки были под жестким контролем. Да и к выбором общество относилось с недоверием. Однажды, экс-президент Армении Серж Саргсян назвал оппозиционных политиков своими клиентами.
В результате политическое поле было дискредитировано. Усилились НПО. Для того, чтобы быть финансово независимым и сохранять лицо, порой, единственным вариантом было сотрудничество с неправительственными организациями, которые финансировались западными фондами. В результате случилось то, что случилось: неправительственные организации начали диктовать политический дискурс и исполнять роль оппозиции. Но одно дело основанный на западных ценностях дискурс, другое — геополитические реалии, с которыми вынуждена считаться любая власть в Армении. Да, некоторые парламентарии и НПО-активисты не жалуют Россию по идеологическим причинам, с чем приходится считаться новым властям. Но не думаю, что Армения готова делать резкие движения во внешней политике. Другое дело, что станет с идейной базой формирования политической системы в дальнейшем.
Александр Искандарян: Понятно, почему Роберт Кочарян говорит об этом открыто. Много ли вы в Армении видели бывших президентов, которые хвалили бы действующие властей. Кочарян не только бывший президент, он еще и человек, находящийся в местах не столь отдаленных — под следствием из-за дела «1 марта 2008 года» (тогда в результате столкновения несогласных с итогами президентских выборов митингующих с полицией погибло 10 человек. — Ред.). Более того, он находится под следствием при нынешних властях, при премьер-министре Пашиняне, который после трагических событий 1 марта 2008 года тоже был под следствием за те же события и был осужден. В связи с этим риторика Кочаряна понятна. Он фактически говорит, что в мое время все развивалось по-другому, а наблюдающиеся в настоящее время процессы опасны. Что касается ситуации с «геополитическим раздвоением» властей, ну да, Армения живет в этой реальности уже давно, с самого начала своей независимости. Доктрина армянской внешней политики — комплементаризм (провозглашенный, кстати говоря, тем же Кочаряном. — Ред.). Армения старается не противопоставлять, а сопоставлять различные векторы. В зависимости от политической мотивации, за это можно критиковать власть, или хвалить, как это делалось во время Сержа Саргсяна.
Обвинить армянское правительство в том, что оно состоит из различных типов людей, тоже можно. На самом деле, оно состоит из различных людей и групп, чрезвычайно гетерогенных, которые институционально консолидировались за несколько недель до выборов. Там люди из собственно партии Пашиняна «Гражданский договор», другая часть «попутчики» из бывшего блока «Елк» («Выход»), часть из гражданского общества, а часть состоит из людей, оказавшихся в правильном месте в правильное время. Оказывает ли это серьезное воздействие на внешнюю политику страны? Не думаю. Во внешней политике сохраняется преемственность.
— Роберт Кочарян говорит о «сложных отношениях между правящими элитами Карабаха и Армении». Вы с ним согласны? Каковы эти отношения сейчас?
Степан Даниелян: Думаю, что есть серьезные трения между ними, и для этого есть две основные причины. Во-первых, в Арцахе (армянское историческое название Нагорного Карабаха. — Ред.) с недоверием относятся к команде экс-президента Левона Тер-Петросяна, а Пашинян был одним из главных его сторонников и часто в грубой форме выступал против «карабахских» (элит). Хотя, в свое время, еще до смены власти, они разошлись, а в политическом лагере Тер-Петросяна Пашиняна считали предателем команды. Но, после смены власти, многие сторонники Тер-Петросяна были назначены Пашиняном на важные политические должности. Во-вторых, Пашинян не служил в армии, и для карабахского генералитета есть психологический фактор в этом плане: он для них чужой и не всегда понятный.
Александр Искандарян: Это правильно. Отношения между элитами Армении и Карабаха действительно сложные. Мы сейчас наблюдаем за процессом «коабитации». То есть взаимодействием различного типа элит. Они появились во власти по-разному, в разное время и в разных условиях. Это произошло и внутри Армении. Сначала исполнительная власть перешла в руки команды Пашиняна, затем законодательная, муниципалитеты, а теперь наблюдаем перипетии вокруг судебной власти. Очевидно, впереди будет какое-то перераспределение в прессе. Следующим шагом будет Карабах, но не так, как было в Армении. Все-таки там другой уровень внутренней консолидации, другое восприятие внешней угрозы, поэтому там досрочной смены власти мы не видели. Очевидно, что есть договоренности с Ереваном, ясно, что в конце марта 2020 года (в результате президентских выборов) власть в Карабахе изменится. Президент Бако Саакян не пойдет на следующий срок. В связи с этим власти Армении и Карабаха сейчас находятся в ожидании этого процесса, чтобы полностью восстановить необходимый уровень взаимодействия между элитами.
— Никол Пашинян до прихода к власти обещал борьбу с олигархами. Наблюдаете ли вы реальную борьбу с этой прослойкой, если да, то как именно это делается и к чему может привести?
Степан Даниелян: Со многими из олигархов, которых Пашинян обвинял во всех смертных грехах, он сейчас в хороших отношениях, дает налоговые привилегии, а некоторые находятся в тюрьмах, или под следствием. Пашинян обещал бороться с «ворами и коррупционерами». Эта «борьба» поднимает его рейтинг, но надо «бороться» так, чтобы не вредить экономике. Создается впечатление, что ему, помимо того, что надо воплощать в жизнь «чаяния народа»: судить, наказывать «бывших» и держать в рабочем состоянии свой рейтинг, хочется держать в узде тот капитал, который может иметь политическое влияние. Часто Пашинян жалуется, что основная пресса, которая под контролем «бывших коррупционеров», старается дискредитировать его. Думаю, что он старается контролировать крупный капитал по политическим причинам. Получится, или нет, покажет время.
Александр Искандарян: С прослойкой олигархов невозможно бороться. С какими-то личностями можно бороться, надавить, прессовать, и это происходит. В основном это борьба избирательная, она задевает определенных лиц. Чаще всего тех, кто крепко связан с предыдущими элитами. Борьбой со всей олигархической схемой это назвать сложно. Мы называем олигархами крупных бизнесменов, имеющих возможность влиять на политику. В целом процесс по снижению их влияния, по выдавливанию бизнесменов из политики сейчас идет. Он шел и во время президентства Сержа Саргсяна. Это длительный процесс, его нельзя осуществить за день. Сама экономика Армении так построена, что детские представления об экономике — Адам Смит в комиксах — не работают. То есть не будет крупной промышленности, и страна будет совершать рывки путем честного соперничества мелких лавочников. Такого быть не может. Проблема Армении другая — отсутствие эффективного антимонопольного законодательства, дефицит прозрачности принятия решений, чтобы понятно было каким образом выдаются олигархам различные преференции. Ну невозможно, чтобы к моему дому были проведены 15 газопроводов и я выбирал, у кого купить газ. Нет такой возможности. Но должна быть прозрачность принятия решений, чтобы я понял, каким образом выдаются преференции, и как мне пользоваться темы услугами, которые в значительной мере монополизированы. А с этим пока проблемы.
— Насколько отвечает чаяниям граждан социально-экономическая политика правительства Никола Пашиняна? Позволяет ли она Пашиняну сохранять высокий рейтинг и легитимность?
Степан Даниелян: Когда идут аресты, рейтинг поднимается, до поры до времени это может позитивно влиять на легитимность Пашиняна, Но со временем люди будут требовать реальных изменений, реальных результатов, а у новой власти нет внятной политики в социальной сфере. Есть, конечно, какие-то результаты, но этого недостаточно.
Александр Искандарян: Это зависит от времени. Сразу после «бархатной революции» ожидания людей были слишком завышены, была эйфория. Были иногда сюрреалистические ожидания. Например, исчезнут камеры видеонаблюдения дорожного движения и штрафы. Видимо, дорожное движение само по себе должно было регулироваться. Люди думали, что если уйдет Серж Саргсян и его команда, наступит рай в Армении. Они ушли, но рай не наступил, и люди задаются вопросами. Это естественная реакция. Однако сейчас, думаю, у людей нет таких завышенных ожиданий. Планка ожиданий снижается, и это совпадает с понижением рейтинга Пашиняна. Это будет происходить и дальше, пока не придет к той норме, что характерна для Армении. А ей характерен низкий уровень легитимности властей.
— Какова ситуация внутри власти? Наблюдаются ли там турбулентные процессы, особенно на фоне последних громких отставок силовиков?
Степан Даниелян: В целом, по мнению многих, силовики с недоверием относятся к Пашиняну, он для них несистемный руководитель с авторитарными наклонностями. В самой политической команде Пашиняна нет влиятельных политиков. Вся система построена на личности Пашиняна, и не думаю, что в ближайшем будущем возможен раскол. Пока у Пашиняна высокий рейтинг, и на горизонте не заметен альтернативный лидер, который может влиять на общественные настроения, всем приходится смириться с существующим положением дел.
Александр Искандарян: Конечно, есть турбулентность во власти, этого не может не быть. Это всегда так. Приходят к власти революционеры с каким-то пониманием мира и управления страной. Власти понимают, что в некоторых областях необходимы профессионалы, они их оставляют. Эти профессионалы начинают иметь дело с идущими сверху импульсами — делай так или сяк. Просто потому, что они профессионалы, они начинают тормозить эти импульсы. Они не могут иначе. У них другая этика в голове, это этика чиновника. Начинается взаимовлияние и взаимные противоречия. Это приводит к тому, что люди будут из этой системы вытеснены. Давайте вспомним первую революцию в Армении 1988−1991 гг. К власти в Армении пришла некая группа людей, спустя 5 лет из этой группы остался один человек. Все остальные практически были заменены на людей совершенно другого типа. Этот процесс и сейчас идет в Армении. Выражаясь бытовой лексикой — революция пожирает своих детей.
— Какие процессы идут в стане оппозиции? Видите ли вы признаки политической «реинкарнации» Республиканской партии Армении? Почему Серж Саргсян и его зять Микаэл Минасян говорят о возможном аресте экс-президента, а правоохранители отрицают это?
Степан Даниелян: Оппозиция в раздробленном и в зачаточном состоянии. В идеологическом и организационном плане нет единства. Что касается заявлений Минасяна, возможно, у него есть какая-та информация и опасения в том, что могут возбудить уголовное дело против него и Саргсяна. Возможно, он полагает, что подобные заявления имеют превентивное значение для недопущения ареста Сержа Саргсяна. Может я ошибаюсь.
Александр Искандарян: Консолидации оппозиции я не вижу. Наоборот, я вижу раздробленность. Происходит примерно то, что всегда существовало в Армении — слабая власть и раздробленная оппозиция. В Армении оппозиция всегда была разношерстной. Она никогда не было сплоченной, системной политической единицей. Сейчас то же самое происходит. Старая власть, во-первых Республиканская партия Армении (РПА) продолжает раскалываться. РПА держалась на том, что была слита с государственным аппаратом. Она потеряла этот столб и начала распадаться. Образовываются новые группы. По уровню популизма они не уступают бывшим оппозиционерам.
Серьезных политических дискурсов я не вижу. Мы постепенно идем к восстановлению той политической структуры, которая была до революции в Армении. То есть не в людях дело, а в институтах. У нас почти уже восстановлена «полуторапартийная» система. Блок Пашиняна «Мой шаг» занимает большинство мест в парламенте и может принимать все политические решения единолично, не обращая внимание на других. Однако власть институционально слаба. Действует очень слабая парламентская оппозиция и разрозненный внепарламентский оппозиционный сегмент. То есть конструкция «слабая власть — слабая оппозиция» восстанавливается. При новых людях, в новом стиле. Мы парламентская страна, в которой нет сформировавшихся, идеологически и институционально сильных политических партий. Это та ситуация, которую необходимо преодолеть даже не политическим силам, а Армении в целом.
Источник
