Познавательный ресурс о культуре, науке и искусстве
Кур.С.Ив. ом
Сайт Курия Сергея Ивановича
Один из Корней детской поэзии (сказки К. Чуковского), часть 2
«Добрый доктор Айболит!
Он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться
И корова, и волчица…».
(рис. В. Сутеева)
Автор статьи: Сергей Курий
Рубрика «Культовые Сказки»
«Айболит» или «Дулиттл»? (вопрос о плагиате)
«Слава, слава Айболиту!
Слава добрым докторам!»
(К. Чуковский «Айболит»)
Одной из особенностей творческой манеры Чуковского является наличие т.н. «сквозных» персонажей, которые переходят из сказки в сказку. При этом они не объединяют произведения в некий последовательный «сериал», а как бы параллельно существуют в нескольких мирах в разных вариациях.
Например, Мойдодыра можно встретить в «Телефоне» и «Бибигоне», а Крокодила Крокодиловича – в «Телефоне», «Мойдодыре» и «Бармалее».
Крокодил Крокодилович с Тотошей и Кокошей проводит воспитательную работу в «Мойдодыре».
(рис. В. Конашевича)
Недаром Чуковский иронично называл свои сказки «крокодилиадами». Еще один излюбленный персонаж – Бегемот – существует в «мифологии» Чуковского аж в двух обличьях – собственно, Бегемота и Гиппопотама, которых автор просит не путать («Бегемот – аптекарь, а Гиппопотам – царь»).
Но, наверное, самыми многовариативными персонажами писателя стали добрый доктор Айболит и злой пират-людоед Бармалей. Так в прозаическом «Докторе Айболите» («пересказе по Гью Лофтингу») – доктор родом из зарубежного города Пиндемонте, в «Бармалее» – из советского Ленинграда, а в поэме «Одолеем Бармалея» – из сказочной страны Айболитии. То же и с Бармалеем. Если в одноименной сказке он исправляется и едет в Ленинград, то в прозаическом варианте его сжирают акулы, а в «Одолеем Бармалея» и вовсе расстреливают из автомата.
Рисунок В. Конашевича из прозаического пересказа «Доктор Айболит».
Сказки об Айболите – постоянный источник споров о плагиате. Одни считают, что Корней Иванович бессовестно украл сюжет у Хью Лофтинга и его сказок о докторе Дулиттле, другие же — считают, что Айболит возник у Чуковского раньше и лишь потом был использован в пересказе Лофтинга.[5] И прежде, чем мы начнем восстанавливать «темное» прошлое Айболита, необходимо сказать несколько слов и об авторе «Доктора Дулиттла».
Хью Лофтинг (Hugh Lofting) (1886-1947).
Итак, Хью Лофтинг родился в Англии в 1886 г. и, хотя с детства обожал животных (он любил возиться с ними на маминой ферме и даже организовал домашний зоопарк), выучился он вовсе не на зоолога или ветеринара, а на железнодорожного инженера. Впрочем, и эта профессия позволила ему посещать экзотические страны Африки и Южной Америки.
В 1912 г. Лофтинг переехал жить в Нью-Йорк, обзавелся семьей и даже начал пописывать в журналы разные профильные статьи. Но так, как он еще оставался британским подданным, то с началом 1-й Мировой войны его призвали на фронт лейтенантом Ирландской гвардии. Его дети очень скучали по папе, и он обещал постоянно писать им письма. Но разве напишешь малышам об окружающей кровавой бойне? И вот под впечатлением от картины гибнущих на войне лошадей Лофтинг начал сочинять сказку о добром докторе времен викторианской эпохи 1830-40 гг., который выучил звериный язык и всячески помогал разным животным. Доктор получил говорящее имя «Do-Little» («Делать малое»), заставляющее вспомнить Чехова и его принцип «малых дел».
Все свои книги Лофтинг иллюстрировал сам.
Х. Лофтинг:
«Мои дети ждали дома писем от меня – лучше с картинками, чем без. Вряд ли было интересно писать подрастающему поколению сводки с фронта: новости были либо слишком ужасными, либо слишком скучными. К тому же все они цензурировались. Одна вещь, однако, все больше привлекала мое внимание – это значительная роль, которую играли в Мировой войне животные, причем с течением времени они, похоже, становились не меньшими фаталистами, чем люди. Они рисковали так же, как и все мы. Но их судьба сильно отличалась от людской. Как бы серьезно ни был ранен солдат, за его жизнь боролись, все средства хирургии, прекрасно развившейся за время войны, были направлены ему на помощь. Серьезно раненную лошадь пристреливали вовремя пущенной пулей. Не очень справедливо, по-моему. Если мы подвергали животных такой же опасности, с которой сталкивались сами, то почему же не окружали их таким же вниманием, когда они получали ранение? Но, очевидно, чтобы оперировать лошадей на наших эвакуационных пунктах, потребовалось бы знание лошадиного языка. Так у меня зародилась эта идея…».
Когда Лофтинга из-за ранения демобилизовали, он решил переработать свою сказку. На корабле, плывущем в Нью-Йорк, рукопись увидел британский поэт Сесил Робертс и рекомендовал обратиться к издателю. И вот в 1920 г. в США вышла «История доктора Дулиттла», проиллюстрированная самим автором. Издание имело стабильный успех, и за всю свою жизнь Лофтинг написал 14 книг о Дулиттле.
В 1924 г. «Дулиттла» заметили и в Советской России. Издательство заказало аж два перевода сказки. Первый был рассчитан на детей среднего возраста, и его выполнила Е. Хавкина. Впоследствии он был забыт и больше в СССР не переиздавался. Зато второй вариант, носивший заголовок «Гай Лофтинг. Доктор Айболит. Для маленьких детей пересказал К. Чуковский», имел долгую и богатую историю. Именно целевая аудитория стала причиной того, что язык сказки очень упрощен. Кроме того, Чуковский писал, что он «внёс в свою переработку десятки реалий, которых нет в подлиннике».
И действительно, в новых изданиях «пересказ» постоянно перерабатывался. Так Дулиттл превратился в Айболита, собака Джип — в Авву, поросенок Джаб-Джаб — в Хрю-хрю, занудная ханжа-пуританка и сестра доктора — Сара — в совсем уж злобную Варвару, а туземный король Джолингинки и пират Бен-Али вовсе сольются в едином образе пирата-людоеда Бармалея.
Рис. В. Конашевича из прозаического пересказа «Доктор Айболит».
И хотя пересказ «Доктор Айболит» постоянно сопровождал подзаголовок «по Гью Лофтингу», в издании 1936 г. появилось загадочное редакционное послесловие:
«Несколько лет назад произошла очень странная вещь: два писателя на двух концах света сочинили одну и ту же сказку об одном и том же человеке. Один писатель жил за океаном, в Америке, а другой – у нас в СССР, в Ленинграде. Одного звали Гью Лофтинг, а другого – Корней Чуковский. Друг друга они никогда не видели и даже не слыхали друг о друге. Один писал по-русски, а другой по-английски, один стихами, а другой – прозой. Но сказки получились у них очень похожие, потому что в обеих сказках один и тот же герой: добрый доктор, который лечит зверей…».
Так всё-таки: кто придумал Айболита? Если не знать, что первый пересказ Лофтинга вышел еще в 1924 г., то кажется, что Чуковский просто взял Айболита из своих стихотворных сказок и поместил в пересказ. Но с учетом этого факта всё выглядит не так однозначно, ведь «Бармалей» был написан в том же году, что и пересказ, а первая версия стихотворного «Айболита» и вовсе спустя 4 года.
Сам Чуковский утверждал, что доктор появился еще в первой импровизационной версии «Крокодила», которую он сочинял для больного сына.
К. Чуковский, из дневника, 20.10.1955.:
«… и там был «Доктор Айболит» в качестве одного из действующих лиц; только он назывался тогда: «Ойболит». Я ввел туда этого доктора, чтоб смягчить тяжелое впечатление, оставшееся у Коли от финского хирурга».
Чуковский также писал, что прообразом доброго доктора для него стал еврейский врач из Вильно — Тимофей Осипович Шабад, с которым он познакомился в 1912 г. Он был настолько добр, что соглашался бесплатно лечить бедняков, а иногда и зверюшек.
К. Чуковский:
«Доктор Шабад был самый добрый человек, которого я знал в жизни. Придет, бывало, к нему худенькая девочка, он говорит ей: «Ты хочешь, чтобы я выписал тебе рецепт? Нет, тебе поможет молоко. Приходи ко мне каждое утро и получишь два стакана молока».
Т. Шабад (1864-1935) и памятник, установленный ему в Вильно.
Действительно ли роилась в голове Чуковского идея написать сказку о зверином докторе, или нет, ясно одно: стимулом для ее появления явно послужило знакомство с Лофтингом. А дальше уже началось практически оригинальное творчество.
Первой сказкой, где появился доктор и его антагонист стал «Бармалей» (опубликован в 1925 г.). Своим именем злодей обязан Бармалеевой улице, на которую как-то вышли Чуковский и художник М. Добужинский во время прогулки по Ленинграду.
К. Чуковский, «Чукоккала»:
«- Почему у этой улицы такое название? — спросил я. — Что это был за Бармалей? Любовник Екатерины Второй? Генерал? Вельможа? Придворный лекарь?
— Нет, — уверенно оказал Добужинский. — Это был разбойник. Знаменитый пират. Вот напишите-ка о нем сказку. Он был вот такой. В треуголке, с такими усищами. — И, вынув из кармана альбомчик, Добужинский нарисовал Бармалея. Вернувшись домой, я сочинил сказку об этом разбойнике, а Добужинский украсил ее прелестными своими рисунками».
«Бармалей» – наверное, одна из самых бесшабашных сказок писателя, недаром он сам называл ее то детской «опереттой», то «авантюрной повестью».
К. Чуковский, из «Рабочей тетради», 1924-1926:
«Свою сказку о Бармалее я назвал опереттой, потому что она состоит из целого ряда лирических арий, соединенных пародийно воспринятой драматической фабулой. Но, конечно, это оперетта не вокальная, а чисто словесная, так как, по-моему, в детях с самого раннего возраста необходимо воспитывать чувство не только музыкального, но и стихотворного ритма. Этой задаче я старался служить всеми своими детскими книжками, поскольку фонетика выдвинута в них на первое место (и всякому изменению сюжета соответствует изменение ритма). Но словесную оперетту я пишу впервые…
…»Бармалей» написан, так сказать, из полемики. Как-то среди педагогов зашел разговор о том, что авантюрная повесть доступна лишь 13-15-летним подросткам и что маленькие дети лет пяти будто бы для нее не созрели. Выходило так, что все эти Буссенары и Куперы специально приспособлены для детей того возраста, который соответствует тому периоду истории человеческой расы, когда человек был номадом-кочевником, так как им еще не свойственна любовь к природе».
«Но злодей Айболита хватает
И в костёр Айболита бросает.
И горит, и кричит Айболит:
«Ай, болит! Ай, болит! Ай, болит!»
(Рис. В. Конашевича)
Несмотря на, открывающее сказку, предупреждение детям не гулять по Африке, Танечка и Ванечка не только по ней гуляют, но еще и ведут себя крайне по-хамски. В первоначальной редакции дети были еще наглее – они катаются на хвосте гориллы (вообще-то горилла бесхвостая) и грозятся «наставить фонарей» самому Бармалею. После чего Бармалей вполне справедливо собирается поджарить их на костре. Кстати, в ранней версии и на первых рисунках людоед изображается по-африкански «черномазым», как и король Джолингинки у Лофтинга (впоследствии негритянское описание, по понятным причинам, исчезнет).
Но тут на помощь детям прилетает доктор Айболит. Он никого ещё здесь не лечит, да и Бармалею не соперник, поэтому довольно быстро тоже оказывается в костре. Однако, какой-то авторитет у зверей Айболит имеет, и на помощь ему приходит хорошо известный Крокодил. Дальнейшее известно – исправительный срок в крокодильем животе и «на свободу с чистой совестью».
Как видите, от Лофтинга в этой сказке не осталось почти ничего.
То же касается и второй стихотворной сказки об Айболите, которую с «Дулиттлом» объединяет лишь сама канва путешествия доктора в Африку, с целью вылечить зверей.
Рис. В. Сутеева.
К. Чуковский «История моего «Айболита»:
«Вдохновение нахлынуло на меня на Кавказе — в высшей степени нелепо и некстати — во время купания в море. Я заплыл довольно далеко, и вдруг под наваждением солнца, горячего ветра и черноморской волны у меня сами собой сложились слова:
О, если я утону,
Если пойду я ко дну…
Голышом побежал я по каменистому берегу и, спрятавшись за ближайшей скалой, стал мокрыми руками записывать стихотворные строки на мокрой папиросной коробке, валявшейся тут же, у самой воды, и сразу в какой-нибудь час набросал строк двадцать или больше. Ни начала, ни конца у сказки не было».
Рис. В. Сутеева.
Во время лечения в Кисловодске в 1928 г., наблюдение за окружающими вылилось у Чуковского в еще одно четверостишие.
«А кругом больные, бледные худые
Кашляют и стонут, плачут и кричат —
Это верблюжата, малые ребята.
Жалко, жалко маленьких бедных верблюжат».
В 1929 г. сказка была закончена и опубликована в журнале «Ёж» — правда, под совсем другим названием…
Я где-то читал, что турагенства ЮАР до сих пор недоумевают по поводу странной притягательности для русских туристов малоинтересной речки под названием Лимпопо. Именно «Лимпопо» было первым названием сказки «Айболит». Название речки пришло из «Слоненка» Р. Киплинга, которого переводил Чуковский. Оно же стало первым длинным словом, которое произнесла его дочка Мура (Мария), а среди детей писателя и своеобразным синонимом слова «хорошо».
«Вот и вылечил он их,
Лимпопо!
Вот и вылечил больных.
Лимпопо!
И пошли они смеяться,
Лимпопо!
И плясать и баловаться,
Лимпопо!»
К. Чуковский читает свою сказку дочке Муре, 1926 г.
Забавная фонетика слова была намного важнее для Чуковского нежели географические реалии. Если вы начнете при чтении «Айболита» сверять расположение мест на карте, то изрядно опешите.
«Мы живём на Занзибаре,
В Калахари и Сахаре,
На горе Фернандо-По ,
Где гуляет Гиппопо
По широкой Лимпопо».
Очень впечатляет и букет заболеваний у зверушек:
«И корь, и дифтерит у них,
И оспа, и бронхит у них,
И голова болит у них,
И горлышко болит».
и нетрадиционные методы лечения Айболита.
«И бежит Айболит к бегемотикам,
И хлопает их по животикам,
И всем по порядку
Даёт шоколадку,
И ставит и ставит им градусники!»
Зато всё это прекрасно понимают маленькие читатели.
«И ставит и ставит им градусники!»
(Рис. В. Сутеева)
Кстати, машинописная версия «Лимпопо» отличалась от изданной довольно сильно. Во-первых, в ней снова появлялся злодей Бармалей, нападающий на доктора по пути. Во-вторых, практически впервые в детском творчестве Чуковского возникала «социальная» тема, когда сильные и хищные звери не дают Айболиту лечить слабых и мелких, в результате чего начинается настоящая война, в которой «униженные и оскорбленные» дают отпор «угнетателям».
Тогда Чуковскому хватило вкуса и меры убрать эти отрывки.
Вскоре «Лимпопо» сменила название на «Айболит» (первое отдельное издание вышло в 1936 г.), а сам доктор становится одним из популярнейших персонажей советской культуры. Айболита даже изображают на иллюстрациях сказки «Телефон», хотя изначально под ее героем подразумевался сам автор. Считают, что Чуковский даже отобразил в этой сказке, мучившую его всю жизнь, бессонницу:
«Я три ночи не спал,
Я устал.
Мне бы заснуть,
Отдохнуть…
Но только я лёг —
Звонок!»
В 1938 г. на основе 2-й и 3-й частей прозаического «Доктора Айболита» был снят фильм по сценарию Е. Шварца со знаменитой песенкой:
«Шита рита, тита дрита!
Шивандаза, шиванда!
Мы родного Айболита
Не покинем никогда!»
Кадр из к/ф 1938 г.
В 1967 г. выйдет веселый музыкальный фильм «Айболит-66», где зрителям особенно запомнится песенка про «нормальных героев» и Бармалей в исполнении Ролана Быкова (помните его пассажи вроде «Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь!», «Сейчас мы тебя будем убивать, грабить, обижать и унижать!» или «Всё-всё, конец фильма! Дальше без меня, дальше не интересно!»).
Кадр из к/ф 1967 г.
А в 1985 г. на экранах появится и вовсе ироничный мультсериал «Доктор Айболит», включивший в себя почти весь сказочный эпос Чуковского.
Кадры из м/ф 1985 г.
За бортом останется лишь одна сказка про Айболита, в которой Чуковский впервые нарушит несколько своих принципов. Но об этой сказке и взаимоотношениях писателя с советской цензурой речь еще впереди.
Анекдоты по Чуковскому
— Спирт, клофелин и димедрол — именно эти три компонента делали Айболита добрым…
У доктора Айболита есть брат — доктор Айподох — патологоанатом…
Когда-то давным-давно жил-был добрый доктор Айболит. Он отрезал ноги у богатых и пришивал их бедным…
Что вычитывали в сказках Чуковского советские цензоры и диссиденты
«Среди моих сказок не было ни одной, которой не
запрещала бы в те давние годы та или иная инстанция,
пекущаяся о литературном просвещении детей».
(К. Чуковский «От 2 до 5»)
В 1920-х годах сказочное творчество К. Чуковского переживает свой расцвет. В 1924 г. в письме к И. Репину Корней Иванович пишет: «Мои детские книги неожиданно стали пользоваться огромным успехом… «Мойдодыр», «Крокодил», «Мухина свадьба», «Тараканище» – самые ходкие книги в России. Их ставят в кинематографе…».
Детское письмо Корнею Чуковскому, 1935 г.
Однако к концу десятилетия над сказками Чуковского начали сгущаться тучи. Цензурные придирки были и раньше. Первой мишенью стала сказка про Цокотуху, которая сначала носила название «Мухина свадьба». Цензорам сразу не понравилось мещанское слово «свадьба», хотя Чуковский и писал в ответ: «…уверяю Вас, что муха венчалась в Загсе. Ведь и при гражданском браке бывает свадьба…».
Обложка издания 1924 г.
Осуждали и героический индивидуализм Комарика. Говорят, Чуковский даже пытался включить в сказку сцену о коллективной борьбе с пауком, и сам назвал же эти строки «рвотными».
Потом придрались к рисункам, заявив, что на картинке Муха стоит слишком близко к Комарику и улыбается чересчур кокетливо, а это может «вызвать у детей эротические мысли». В итоге вообще заявили, что Муха – переодетая принцесса, а Комарик – переодетый принц.
Рис. В. Конашевича.
К. Чуковский, из писем:
«…(Быстрова) стала утверждать, что рисунки неприличны… Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!
Почему у комарика гусарский мундир? Дети, увидев комарика в гусарском мундире, немедленно затоскуют о монархическом строе. Почему мальчик в «Мойдодыре» побежал к Таврическому Саду? Ведь в Таврическом Саду была Государственная дума. Почему героя «Крокодила» зовут Ваня Васильчиков? Не родственник ли он какого-то князя Васильчикова, который, кажется, при Александре II занимал какой-то важный пост. И не есть ли вообще Крокодил переодетый Деникин?
…Мне посоветовали переделать «Муху». Я попробовал. Но всякая переделка только ухудшает ее… Да и к чему переделывать? Чтобы удовлетворить произвольным и пристрастным требованиям? А где гарантия, что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп – переодетый Распутин, а пчела – переодетая Вырубова?».
Надо сказать, в 1920-х-нач.1930-х годов будущее сказки, как жанра, находилось в Советском государстве под постоянной угрозой. Принцы и принцессы считались вредным напоминанием о монархии, а чудеса и нелепицы, мол, прививали ребенку неправильное представление о реальности. В педагогике властвовало такое направление, как педология, поддержанное Троцким, и от педологов Корней Иванович тоже натерпелся по полной. То с какой идиотской и неадекватной серьезностью отдельные ревнители «науки и разума» вчитывались в сказки, хорошо иллюстрируют претензии следующие претензии к «Мухе-Цокотухе».
А. Колпаков, из письма в «Литературную газету», 1960:
«Вместо того чтобы привить ненависть к этому гнусному и отвратительному насекомому, причиняющему человечеству постоянный вред, Корней Чуковский преподносит детям Советской страны свою стихотворную чепуху, восхищаясь мухой — этой гадостью. …Так начинается это восхваление вредного насекомого, которое полностью уничтожено в Китайской Народной Республике. (?! – С.К.)
Корней Чуковский в своем произведении о мухе-цокотухе вместе с тем восхваляет и других вредных насекомых, как тараканов, которых муха приглашает на угощение. Фигурируют здесь и букашки, блошки, недостает только Корнею Чуковскому воспеть вшей, но о клопах он отзывается восторженно».
Также Колпаков объяснял «тупым» читателям, что комар никак не может жениться на мухе, так как относится к другому виду. На это Чуковский тут же ответил, что сюжет свадьбы комара и мухи берет истоки в фольклоре и привел строки из украинской баллады: «Ой, що там за шум учинився, / То комар та на Myci оженився!».
Это письмо было опубликовано уже во времена, благоволящие к писателю, и Колпакова в той же газете и высмеяли.
Однако три десятка лет назад не до смеха было Чуковскому. Особенно, когда на его «Крокодила» ополчилась сама вдова Ленина – Н. Крупская, подвизающаяся на ниве детского воспитания. В газете «Правда» за 1 февраля 1928 г. она писала:
«Что вся эта чепуха обозначает? Какой политической смысл она имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато. Или это простой набор слов? Однако набор слов не столь уже невинный. Герой, дарующий свободу народу, чтобы выкупить Лялю, – это такой буржуазный мазок, который бесследно не пройдет для ребенка. …Я думаю, «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».
Также Крупской не понравилось, что в сказке целуют ногу у царя Гиппопотама, а в завершение она обвинила Чуковского еще и в ненависти к… Некрасову, в частности усмотрев в строчках «Крокодила» пародию на этого поэта.
Давно смущали советских издателей и старорежимные приметы «Крокодила».
К. Чуковский, дневник, 28.11.1923.:
«Вчера в поисках денег я забрел в Севзапкино. Там приняли меня с распростертыми объятьями, но предложили несколько «переделать» «Крокодила» – для сценария – Ваню Васильчикова сделать комсомольцем, городового превратить в милиционера. Это почему-то меня покоробило, и я заявил, что Ваня – герой из буржуазного дома. Это провалило все дело – и я остался без денег».
Тем не менее, строчку «по-немецки говорил» впоследствии пришлось заменить на «по-турецки говорил», (видимо, тогда казалось, что обидеть турков значительно политкорректнее, чем немцев). Кроме прочего вызывала сомнения и ёлка, изображенная в сказке. Новый год еще не был реабилитирован, поэтому ёлку совершенно серьезно считали «предметом религиозного культа».[6]
Рис. В. Конашевича.
Однако, несмотря на это, «Крокодил» продолжал издаваться – вплоть до публикации статьи Крупской. Чуковский защищался, как мог.
К. Чуковский, из письма к А. Луначарскому, 1928 г.:
«Против чего же восстают педагоги? Против слова «Петроград». Против слова «городовой». Но нельзя же уничтожать подлинные произведения искусства из-за двух-трех устарелых слов. Мне предлагают заменить эти слова другими — но кому станет легче от того, что Крокодил будет глотать милиционеров (и собак) в Ленинграде».
Защитника Корней Иванович нашел в лице М. Горького (кстати, нещадно им критикуемого в дореволюционные годы). Горький пишет письмо в «Правду», где утверждает, что Ленин называл книгу Чуковского о Некрасове «хорошей толковой работой», а в, указанных Крупской, строчках сказочник пародировал вовсе не Некрасова, а Лермонтова.
Защита Горького подействовала, но лишь на время. В конце 1920-х годов нападки на Чуковского возобновились с новой силой. Появился даже такой клеймящий термин, как «чуковщина». В газетах так и писали: «…основной опасностью в нашей детской литературе является чуковщина, т. е. антропоморфизм, аполитичность и уход от вопросов сегодняшнего дня”.
В ответ писатель пытался указать на то, что его сказки несут в себе воспитательное значение.
«Это кто не умывался
И грязнулею остался?»
К. Чуковский:
«Чуждаюсь ли тенденции я в своих детских книгах. Нисколько! Например, тенденция «Мойдодыра» – страстный призыв маленьких к чистоте, к умыванию. Думаю, что в стране, где еще так недавно про всякого чистящего зубы, говорили, «гы, гы видать, что жид!» эта тенденция стоит всех остальных. Я знаю сотни случаев, где «Мойдодыр» сыграл роль наркомздрава для маленьких.
Та же тенденция и у «Федорина Горя». Там пропаганда гигиены, санитарии, уважения к вещам, которого так не хватает нашей юной культуре.
Тенденция моего «Лимпопо» – это уважение к медицине и докторам – тоже не лишнее в малокультурной стране.
Тенденция «Крокодила» И «Тараканища» даже слишком подчеркнута. Остальные книги – просто сказки, но черт возьми, неужели Советская страна уж не может вместить одного единственного сказочника! Я понимаю, если бы у нас было полсотни Чуковских и каждый из них написал бы полсотни «Бармалеев» и «Мух-Цокотух» – это была бы опасность. Это была бы чуковщина. Но ведь я почти единственный сказочник изо всех детских современных писателей, единственный сказочник на 150 000 000 – и пишу по одной сказке раз в три года».
В чем только не обвиняли сказки Чуковского! Так сборник, переведенных им, английских песенок “Котауси и Мауси” назвали «ярким образцом небрежности, сюсюканья и бессодержательности», а также уличили в том, что эти стихи «закрепляют неправильности языка, встречающиеся у детей, мешают развитию их речи”.
Писали, что в стишках о трусливых портняжках писатель оскорбляет всех портных, в стишке о «скрюченном человечке» – всех инвалидов, а в «Мойдодыре» — профессию трубочиста («А нечистым трубочистам — стыд и срам!»).
Коллегия отдела печати Северо-Западного Бюро ЦК ВКП(б), 1926:
«…книги К. Чуковского …удачны и приемлемы по ритмическому легкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на «Муркину книгу», рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощекой булочкой сами в рот летят…»
К. Свердлова, «Красная печать», 1929:
«Мы должны взять под обстрел Чуковского и его группу потому, что они проводят идеологию мещанства, они несут ее с собой. Опасно не то, что Чуковский в «Муркиной книге» развесил башмаки на деревьях, а то, что он, подсовывает ребенку свою cладкооваmo-мещанскую идеологию под видом заимствованных пародийных образцов – «рвите их, убогие, рвите, босоногие».
…Мы должны категорически поставить вопрос о том, что с группой Чуковского нам в детской литературе не по пути, мы можем допускать к печати его удачные и талантливо сделанные вещи, но с идеологией Чуковского и его группы мы должны и будем 6орomъся, ибо это идеология вырождающегося мещанства, культ отмирающей семьи и мещанского детства».
К. Свердлов «Мы призываем к борьбе с «чуковщиной», «Дошкольное воспитание», №4/1929:
«…Чуковский и его единомышленники дали много детских книг, но мы за 11 лет не знаем у них ни одной современной книги, в их книгах не затронуто ни одной советской темы, ни одна их книга не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений. Наоборот, у Чуковского и его соратников мы знаем книги, развивающие суеверие и страхи ( «Бармалей», «Мойдодыр» – Гиз, «Чудо-дерево») , восхваляющие мещанство и кулацкое накопление («Муха-цокотуха», «Домок»), дающие неправильные представления о мире животных и насекомых «Крокодил» и «Тараканище»)…».
Ну и самая гениальная по идиотизму фраза о сказках Чуковского принадлежит Лилиной из Госиздата:
«»Приключения белой мышки» очень сомнительная сказочка. Никаких законов мимикрии в ней нет, а антропоморфизма хоть отбавляй».
И снова Чуковский отвечал:
«Чуковщина — это, во-первых, любовное и пристальное изучение детей. Во-втopых, это литературное новаторство – правда, очень скромных размеров: попытка изобрести новые формы и методы литературного подхода к ребенку. Что бы вы ни говорили, все же многие детские книги суть внуки моего «Крокодила», который был первою книгою этого рода и проторил дорогу позднейшим писателям. Думаю, что это не вина, а заслуга. В-третьих, чуковщина – это честная работа над своим материалом. Сознавая свои малые литературные силы, автор «Мойдодыра» старался восполнить недостаток таланта длительным и кропотливым трудом. …Я конечно, во всякое время мог бы складывать вот такие стишки: «Весел, ласков и красив – / Зайчик шел в кооператив», но этого мне не позволяет моя литературная совесть».
Давление на Чуковского в начале 1930-х годов было столь велико, что он сдался и даже написал «покаянное» письмо, где отрекался от своих прежних ошибок и обещал писать правильные вещи вроде «Веселой Колхозии».
К. Чуковский, из дневника, 1968:
«…от меня отшатнулись мои прежние сторонники. Да и сам я чувствовал себя негодяем. …Выгоды от этого ренегатства я не получил никакой.
И тут меня постигло возмездие: заболела смертельно Мурочка (его любимая дочка, умершая от туберкулеза в 1931 г. – С.К.).
В голове у меня толпились чудесные сюжеты новых сказок, но эти изуверы убедили меня, что мои сказки действительно никому не нужны – и я не написал ни одной строки».
В 1930-х годах в высших эшелонах Советской власти усиливается жестокая борьба разных партийных группировок. Итог этой борьбы мы знаем – левый и правый «уклоны» были разгромлены, а Сталин уверенно укрепился во главе государства. Попали под разнос и многие революционные «перегибы». Общество потихоньку стало возвращаться к традиционным ценностям (конечно, с большими поправками). Коснулось это и детской культуры. Педологи были изгнаны из сферы воспитания, начал праздноваться Новый год и ёлка перестала означать «предмет религиозного воспитания». Реабилитировали и жанр сказки.
Показательна в этом плане статья А. Бойма о «Докторе Айболите» К. Чуковского, опубликованная в «Комсомольской правде» в 1936 г.:
«Горе-педагоги и черствые тети из наркомпросов пытались в течение ряда лет лишать нашу детвору живительных соков, разносимых сказками. Изгоняя фантастику из детских книг, они думали, что творят архиреволюционное дело. Скудоумные воспитатели считали необходимым начинять детей голыми «политическими» лозунгами, по существу загораживая от детей «весь богато разносторонний мир действительности. Если одни «леваки» проповедовали глупую антиленинскую теорию отмирания школы, то другие в это время вытравливали из детских книжек все яркое и фантастическое. Недомыслие этих людей явствует из того, что они серьезно считали, что знакомство детей с историей прошлого или с животным миром уводит их от «современности». Они способствовали оказениванию детской литературы, сужению ее тематики. Из-за этого многие учителя и вожатые до сих пор разговаривают с ребятами о волнующих событиях сегодняшнего дня языком сухим, лишенным запоминающихся образов.
Читая ребенку сказки, мы вырываем его из круга ограниченных ощущений и представлений, создающихся у него во время игры в комнате или на улице. Сказки учат понимать связь между явлениями, обогащают запас слов и изменяют нередко поступки ребенка. Обязательно следует указать на огромное значение сказок для воспитания фантазии у ребят. К сожалению, мы мало обращаем на это внимания. А ведь нет такой профессии, которой богатая фантазия не помогала бы в работе. Ленин однажды сказал о фантазии: «Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности…».
Однако, к тому времени творческий дух Чуковского был уже подорван. Более 10 лет из под его пера практически не появляется ни одной оригинальной сказки. И лишь в трагическом 1942 году, находясь в эвакуации в Ташкенте, Корней Иванович начинает писать одну из самых несвойственных ему сказок – «Одолеем Бармалея». Пишется она, видимо, «со скрипом» и без особого вдохновения.
К. Чуковский, дневник, .01.04.1942.:
«День рождения. Ровно LX лет. Ташкент. Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба (младший сын. – С.К.) пропал без вести. Последнее письмо от него – от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля (старший сын. — С.К.) – в Ленинграде. С поврежденной ногой, на самом опасном фронте. Коля – стал бездомным: его квартиру разбомбили. У меня, очевидно, сгорела в Переделкине вся моя дача – со всей библиотекой, которую я собирал всю жизнь. И с такими картами на руках я должен писать веселую победную сказку».
Наверное, впервые за всю свою творческую карьеру Чуковский пытается приспособить свой талант сказочника под потребности времени – написать «первую антифашистскую сказку для самых маленьких». Действие развивается в сказочной стране Айболитии, рядом с которым расположено царство Свирепия, где правит Бармалей.
На иллюстрациях к «Одолеем Бармалея» Бармалей имел явно узнаваемые черты.
В работу над сказкой идет всё — от языка военных сводок до отрывков, исключенных из ранней машинописной версии «Айболита». Речь идет о сцене, когда могучие и хищные звери не пускают к доктору остальных зверушек и тогда тот отказывается их лечить («Ступай себе, злая! / Лишь добрых лечу я. / Тебя, кровопийцу, / Лечить не хочу я.»). В результате между странами начинается война, которая идет довольно кроваво и с переменным успехом.
Слон и заяц в противогазах.
«Мчатся танки, танки, танки,
А за ними на волках
Лютые орангутанги
С миномётами в руках.
…Да над нами самолёт,
В самолёте — бегемот,
У того у бегемота
Скорострельный пулемёт.
Он летает над болотом,
Реет бреющим полетом,
Чуть пониже тополей,
И строчит из пулемёта
В перепуганных детей».
Лягушка-пулеметчица и заяц в штыковой атаке.
Чуковский фактически напрямую переносит в сказку военные реалии. Кузнечики ведут разведку, журавли сбивают вражеские самолеты, а «боевые трудовые» пчелы жалят Бармалея.
Айболит в кавалерийской атаке.
«…А у города Эн-Эн
Мы гориллу взяли в плен
И спасли пятьсот тюленей
Из разрушенных селений».
В самый критический момент из далекой «страны героев» Чудославии является… кто бы вы думали?… Ваня Васильчиков! Если помните, Чуковский когда-то сгоряча отказался превращать «героя буржуазного мира» в комсомольца. Теперь он решил, что ломаться не стоит, и явно «советский» Ваня спасает Айболитию. С врагами в этой сказке Чуковского не церемонятся,
«И всадил он Каракуле
Между глаз четыре пули…»
«Ты предатель и убийца,
Мародёр и живодёр!
Ты послушай, кровопийца,
Всенародный приговор:
НЕНАВИСТНОГО ПИРАТА
РАССТРЕЛЯТЬ ИЗ АВТОМАТА
НЕМЕДЛЕННО!»
И сразу же в тихое утро осеннее,
В восемь часов в воскресение
Был приговор приведён в исполнение…».
«Одолеем Бармалея» стала самой длинной и при этом самой неудачной (точнее сказать, неорганичной) сказкой писателя. И хотя в 1942 г. эту «актуальную» и (чего уж говорить) мастерски сработанную сказку напечатали в «Пионерской правде», а в 1943 г. выпустили отдельным изданием, это не уберегло ее от нападок. Как это ни печально, на этот раз часть аргументов критиков имела здравое зерно. Тут надо понимать, что сказка была напечатана в самый разгар войны, и подобная подача действительно могла восприниматься, как пародия или карикатура. В статьях 1944 г. сказку окрестили «шутовским побоищем», «аттракционом в зоопарке».
«Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского», «Правда», 01.03.1944:
«…Детский зверинец — абсолютно неподходящий материал для изображения современной войны. Для изображения врага подобий среди зверей найдется сколько угодно. В образе каких же зверей представить мирную страну, на которую нападают? Все «агрессивные» персонажи из Айболитии исключаются. Львы – во всяком случае («кровожадные звери»). Орлов в свою Айболитию Чуковский включает — хотя они и хищники, но без них уж очень убогая и беспомощная страна получилась бы. А в остальном население Айболитии – это зайчата, ежата, лягушата, верблюды, воробьи, олени, светлячки и т.д. Правит Айболитией доктор Айболит – «румяный, седой и добрый».
С. Бородин, «Быль и зоология», «Литература и искусство», 04.03.1944.:
«Для каждого советского человека Отечественная война священна. Она освящена кровью дорогих для нас людей — наших родных или друзей, кровью безымянных героев и беззащитных детей. Священна потому, что у каждого связаны с ней значительные лично для него и типичные для множества советских людей переживания.
…Об этом, о самом дорогом для народа, Корней Чуковский написал, как о борьбе зверья за ветеринара Айболита, как о шутовском побоище воробьев с гориллами, крокодилов – с лягушками.
Я не забываю о том, что книжка написана для детей, что у читателей или слушателей ее своя система восприятия образов и понятий, но именно об этих-то образах и идет речь. Никто из советских детей, начиная с самого раннего возраста, никто из детей фронтовиков, детей, провожающих каждое утро своих матерей на оборонную работу, — не далек от войны настолько, чтобы представлять её себе аттракционом в зоопарке».
К сожалению, подобная критика в «Правде» всегда была больше, чем критика и обозначала прямой запрет. Сначала Чуковский борется, собирает подписи в защиту, ссорится с Маршаком, который считает сказку неудачной и отказывается поддержать коллегу. Всё оказывается бесполезным, и Чуковский пишет очередное «покаянное» письмо.
Показательно, что в 1953 г., когда Чуковского вновь полюбили критики, он тем не менее запишет в дневнике: «Я перечитал «Одолеем Бармалея» и сказка мне ужасно не понравилась». Самые удачные и «вдохновенные» куски из нее писатель опубликует в виде отдельных стихотворений – «Айболит и Воробей» и «Радость».
«Рады, рады, рады
Светлые берёзы,
И на них от радости
Вырастают розы.
Рады, рады, рады
Тёмные осины,
И на них от радости
Растут апельсины.
То не дождь пошёл из облака
И не град,
То посыпался из облака
Виноград.
И вороны над полями
Вдруг запели соловьями.
И ручьи из-под земли
Сладким мёдом потекли.
Куры стали павами,
Лысые — кудрявыми.
Даже мельница — и та
Заплясала у моста.
Так бегите же за мною
На зелёные луга,
Где над синею рекою
Встала радуга-дуга.
Мы на радугу
вска-ра-б-каемся,
Поиграем в облаках
И оттуда вниз по радуге
На салазках, на коньках!»
Последней полноценной сказкой Чуковского стал «Бибигон» про храброго и самоуверенного мальчишку-лилипута, построенная на сочетании прозы и поэзии. Летом 1945 г. писатель передал сказку в журнал «Мурзилка», и тогда же начал читать ее по радио. «Бибигон» имел огромный отзыв у детворы – маленькому забияке мешками шли письма и присылались подарки.
В журнале «Мурзилка» «Бибигон» песатался до середины 1946 г.
К. Чуковский:
«Нина Мельникова прислала ему вязаный теплый костюм – очень нарядную куртку и отлично сшитые штаны, которые не без труда я мог натянуть на два пальца. Восьмилетняя Наташа Орловская сшила для его сестры платье из белого шелка. А Боря Сальников прислал ему в самодельном конверте меч из конфетной бумаги».
«И каждая может ворона
Шутя погубить Бибигона.
А он, поглядите, какой боевой:
Бесстрашно и дерзко бросается в бой»
(Рис. М. Митурича)
Ничего «социального» в сказке не было, но и здесь Чуковскому не повезло.
В 1946 г. во время очередных внутрипартийных разборок, следствием которых стало и известное Постановление “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, под раздачу попал и «Бибигон».
С. Крушинский «Серьезные недостатки детских журналов», «Правда», 29.08.1946:
«Нельзя допустить, чтобы под видом сказки в детский журнал досужие сочинители тащили явный бред. С подобным бредом под видом сказки выступает в детском журнале «Мурзилка» писатель Корней Чуковский… Нелепые и вздорные происшествия следуют одно за другим… Дурная проза чередуется с дурными стихами. …Натурализм, примитивизм. В «сказке» нет фантазии, а есть только одни выкрутасы. Чернильница у писателя большая, а редакция журнала «Мурзилка» неразборчива».
Публикацию сказки в «Мурзилке» тот час прервали, а перепуганный руководитель радио даже сжег письма детей.
Из дневника К. Чуковского:
«»Бибигона» оборвали на самом интересном месте. Главное, покуда зло торжествует, сказка печатается. Но там, где начинается развязка, – её не дали детям, утаили, лишили детей того нравственного удовлетворения, какое даёт им победа добра над злом».
«…Но ты не верь своим глазам,
Он не индюк. На землю к нам
Сюда спустился он тайком
И притворился индюком…»
Это был последний удар для Чуковского. Больше из-под его пера не выйдет ни одной сказки. А ему самому в начале 1950-х казалось, что он навсегда выпал из детской литературы. В статье “Правды” за 16 апреля 1951, посвященной задачам Детгиза, имя Чуковского даже не упоминается.
Из дневника К. Чуковского, 1947:
«Недавно в Литгазете был отчет о собрании детских писателей, на к-ром выступал и я. Газета перечисляла: Маршак, Михалков, Барто, Кассиль и другие. Оказалось, что «и другие» – это я. Замечательнее всего то, что это нисколько не задело меня. Когда-то писали: «Чуковский, Маршак и друг». Потом «Маршак, Чуковский и другие». Потом «Маршак, Михалков, Чуковский и друг». Потом – «Маршак, Михалков, Барто, Кассиль и другие», причем, под этим последним словом разумеют меня, и все это не имеет для меня никакого значения. Но горько, горько, что я уже не чувствую в себе никакого таланта, что та власть над стихом, которая дала мне возможность шутя написать «Муху Цокотуху», «Мойдодыра» и т. д., совершенно покинула меня, и я действительно стал «и другие».
Из письма К. Чуковского Л. Чуковской, 1951:
«…Встает, конечно, вопрос о деньгах. Ведь проклятая книга – в ней были все мои надежды на заработок. Заработок крупный и спасительный. Теперь я опять у разбитого корыта. «Одолеем Бармалея» окончательно разорила меня. «Бибигон» заставил меня распродать по дешевке хранившиеся у меня некрасовские рукописи. «Книга о Чехове» довела меня до того, что я в 65 лет должен был читать по клубам лекции. Сейчас после сегодняшней статьи в «Правде» о детской литературе надежды на Детгиз – отпадают».
С началом т.н. «оттепели» отношение к Чуковскому вновь меняется. Его вновь начинают активно издавать. Мало того – он был обласкан властью. Когда в 1957 г. (к 75-летию Корнея Ивановича) писателю вручали орден Ленина, генсек Хрущев шутливо посетовал Чуковскому, мол, «я и так устаю на работе, а тут еще внуки по вечерам заставляют читать ваших «Мойдодыров»».
В 1962 г. – новая порция наград: Ленинская премия за книгу «Мастерство Некрасова» и докторское звание в Оксфорде. Недаром Чуковский, умерший в 1969 г. в возрасте 87 лет, когда-то написал, что «в России надо жить долго».
Лев Кассиль, Агния Барто, Корней Чуковский (в оксфордской мантии) и Наталья Кончаловская. Переделкино, 1960-е годы.
(фото — М. Поляновский)
Большинство современных исследователей так и изображают советский этап биографии Чуковского: годы мучений, гонений и запретов и 15 лет признания в конце жизни. Давайте посмотрим на ситуацию трезвым объективным взглядом ТОГО времени.
Никто и не спорит, что большинство претензий цензуры к сказкам Чуковского были глупы и несправедливы. Но если вы откроете библиографию писателя, то увидите, что все эти «опальные» сказки издавались немалыми тиражами постоянно, практически без перерывов. Сам Чуковский нередко ездил на курорты и имел собственную дачу в Переделкино, что, согласитесь, вовсе не соответствует образу «нищего» писателя. О мнительности и подозрительности характера Корнея Ивановича упоминали многие. К тому же Чуковского практически не коснулись репрессии 1930-х годов.[7]
Что касается отношения Чуковского к советской власти, то оно было неоднозначным и менялось — обычно в зависимости от личных обид (к монархической России он, кстати, тоже не питал теплых чувств). Эта двойственность писателя отразилась даже на его детях, о которых он язвительно шутил: «Я счастливый отец. Если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые – Лида».
По-настоящему Чуковского волновала не политика, а культура, которая, как он надеялся, проникнет при советской власти во все слои общества, создаст нового человека. Понятно, что он постоянно разочаровывался.
Как это ни удивительно, за всю свою жизнь, Чуковский не написал почти ни одной (за исключением разве что «Одолеем Бармалея») сказки, которая содержит какую-либо заказную социальную подоплеку. Это-то и смущало цензуру.
К. Чуковский:
«В каком унижении находится детский писатель, если имеет несчастье быть сказочником. Его трактуют как фальшивомонетчика, и в каждой его сказке выискивают тайный политический смысл».
Диссиденствующая интеллигенция далеко от ревнителей советской цензуры не ушла. Конечно, каждый видит то, что хочет, но зачем писать уж совсем несусветную чушь о том, что в сказке «Тараканище» Чуковский изобразил самогО «страшного и усатого» Ста-ли-на!
«…Но быки и носороги
Отвечают из берлоги:
«Мы врага бы
На рога бы,
Только шкура дорога,
И рога нынче тоже не дёшевы».
(Рис. В. Конашевича)
Е. Гинзбург. «Крутой маршрут»:
«Не знаю, хотел ли этого Чуковский. Наверно, нет. Но объективно только так и выходит! Вот послушайте, как реагировали звери: «И сидят и дрожат под кусточками, за зелеными прячутся кочками. Только и видно, как уши дрожат, только и слышно, как зубы стучат…» Или вот это: «Волки от испуга скушали друг друга…».
М.Цокотуха, НГ Exlibris, 20.11.2000:
«Это не таракан, который «попал в стакан», это данииландреевский Жругр! И страшнее всего — всеобщее, повсеместное согласие на принесение любимейших и нужнейших в жертву неслыханному Абсолюту».
Г. Кузнецов, В. Кузнецов «Сказка — ложь, да в ней намек…»,
«Вопросы литературы» №2 2003:
«… представлена мрачная атмосфера сталинских репрессий в «Краденом солнце» Чуковского:
Наступила темнота,
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал —
Заблудился и пропал.
Нет красного солнышка, и живая жизнь исчезла с лица земли:
Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют.
Почти прямая перекличка с написанным чуть раньше мандельштамовским«Мы живем, под собою не чуя страны»: «Тараканьи смеются усища… Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет…»
…вот написанный еще в 1922 году «Тараканище» — практически на ту же тему. «Покорилися звери усатому (чтоб ему провалиться, проклятому!)» Разве что спасителем выступает Воробей, прилетевший «из-за синего лесочка, из далеких из полей» — не во главе ли эмигрантской армии?»
И. Чайковская:
«Можно сказать, что в стихах детской поэмы Чуковского живет предчувствие Большого Террора».
«Волки от испуга
Скушали друг друга.
…А слониха, вся дрожа,
Так и села на ежа.
Только раки-забияки
Не боятся бою-драки;
Хоть и пятятся назад,
Но усами шевелят
И кричат великану усатому:
«Не кричи и не рычи,
Мы и сами усачи,
Можем мы и сами
Шевелить усами!»
И назад еще дальше попятились.
Как это просмотрела цензура и почему книжка издавалась в 1929, 1935, 1940, 1945, 1948 годах, никто толком объяснить не может. А в «Мойдодыре», заставляющем мальчика умываться, нет «предчувствия Большого Террора»? А Крокодил, сожравший Солнце, случайно не Сталин, пожирающий Троцкого? А Бармалей, кидающий Айболита в костёр, это не предчувствие «Дела врачей»?
Теперь перейдем собственно к фактам.
Елизавета Полонская:
«…Корней Чуковский на занятиях в студии «Всемирной литературы» придумал писать вместе с нами, студистами, веселую книжку, содержания которой мы даже не знали, но которая начиналась с того, что все куда-то бежали, ехали в самых невероятных сочетаниях. Каждый из нас придумывал какую-нибудь смешную строчку, а Корней Иванович, вышагивая длинными своими ногами по комнате, собирал все это вместе и выпевал своим тонким, убедительно-проникновенным голосом:
Ехали медведи
На велосипеде,
А за ними кот
Задом наперед…
Каждую строчку говорил кто-нибудь из нас, а у Корнея Ивановича получалось стихотворение, и он хвалил нас и говорил: «Ну, дальше, дальше, дальше!» — мы веселились и хохотали и продолжали выдумывать в полное свое удовольствие, не задумываясь над тем, пойдет ли это куда-нибудь, будут ли это редактировать, а может быть, запретят. Нет, этого не могло быть!»
С этой игры и началась сказка, написанная по признанию Чуковского вместе с «Мойдодыром» весной 1921 г. «в два-три дня». В то время ещё жив Ленин, в фаворе Троцкий, а Сталин в партийной верхушке лишь «один из».
К. Чуковский:
«Это – гоголевский «Ревизор» для пятилетних. Та же тема: о панике, внушающей трусам, что жалкий пигмей есть гигант. Поднять детей до взрослой темы – такова была моя задача».
«…Взял и клюнул Таракана,
Вот и нету великана…»
Что касается Сталина, то в дневнике Чуковского можно найти о нем такие пассажи:
«Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый… Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем… Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…».
Конечно, подобную запись Чуковский мог внести и с тайным умыслом, но никто же не заставлял его это писать.
Впрочем, если кому-то что-то кажется, то, пускай, кажется и дальше.
Вот, к примеру, прекрасные рассуждения еще одного интеллектуала о «Мухе-Цокотухе»:
М. Золотоносов, «Санкт-Петербургский университет» № 13, 1998:
«- В «Мухе», написанной очень быстро, «сгоряча», в один день, отразились различные мотивы и образы, хранившиеся в подсознании. В частности, мотив незаконнорожденности, мучивший долгие годы, еврейская национальность отца. За основными героями сказки — Мухой, Пауком, Комаром — стоят русская женщина (Россия), еврейское начало и патриотические силы, освобождающие от объятий «могучих колец Израиля».
— Занятный маскарад… А не получается Чуковский антисемитом? Вряд ли это соответствовало действительности.
— Не получается. Работа подсознания прихотлива, это как сон: увидевший его не отвечает за содержание, за случайную комбинацию мотивов. За Пауком стоит отец-еврей, бросивший мать с двумя детьми. Но эта ненависть в подсознании приобрела национальную окраску: еврей оказывается Пауком. И это не случайно, тут сработал контекст, ибо именно так в дореволюционной антисемитской субкультуре обозначали евреев. Был антисемитский журнал «Паук», соответствующие романы — «Пауки», «Паутина»… В антисемитских газетах печатались карикатуры, на которых евреи изображались в виде пауков».
Анализ творчества – это всегда полезно, если этот анализ обогащает и проясняет восприятие произведения или протягивает от этого произведения ниточки к другим явлениям культуры. Но вот эта озабоченность, постоянное желание видеть в банане то, «о чем болит» – с некоторых пор характерная черта нашей критики. Иногда задумываешься – способен ли такой критик получить ту самую радость, о которой говорил Чуковский, при чтении сказок, если его мозг постоянно настроен на поиск «отражения репрессивного аппарата Красной России»? То-то же…
К. Чуковский, Москва, 1940-е годы.
ПРИМЕЧАНИЯ:
5 — История образа Айболита прекрасно и подробно изучена и изложена И. В. Вдовенко во второй части исследования «Стратегии культурного перевода» (Федер. агентство по культуре и кинематографии, Рос. ин-т истории искусств. — СПб.: РИИИ, 2007).
6 — С подобным Чуковский столкнулся и при публикации «Мойдодыра», где в строчках «Боже, боже, / Что случилось? / Отчего же / Всё кругом…» цензоры попросили убрать упоминание Бога. Чуковский скрепя сердце заменил «Боже, боже…» на «Что такое?», в результате чего пропала и рифма.
7 — По этому поводу хотелось отметить вот что. Меня когда-то удивлял факт, почему под репрессивную машину так часто попадали деятели искусства — даже те, которые никакой прямой опасности для власти не представляли. Понимание приходит, когда узнаешь, что все те или иные творцы стояли на довольно высоких ступенях общественной иерархии и обычно были связаны с тем или иным покровителем. Когда же в партии начиналась кровавая возня «под ковром», то вместе с побежденным партийным покровителем под раздачу автоматически попадало и его окружение.
Автор: Сергей Курий
март 2012 г.
Источник
