Пушкин в пути
«С детских лет путешествия были моею любимою мечтою», говорит о себе Пушкин: «Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России» («Путешествие в Арзрум»).
А между тем всю жизнь Пушкин мечтал о поездке за границу. «Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры. то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство». (Из письма к Вяземскому, 1826 г.).
Пушкин несколько раз обращался к царскому правительству с просьбой отпустить его за границу, но всякий раз получал отказ. «Осталось одно. «, – пишет он своему брату из Одессы в январе 1824 года: «взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится невтерпеж».
Из Михайловского он пишет прошение Александру I: «Здоровие мое сильно пострадало в первой моей молодости, до настоящего времени я не имел возможности лечиться. Аневризм, который у меня уже десять лет, тоже требовал бы быстрой операции. Легко убедиться в правдивости того, что я сообщаю. Я умоляю ваше величество разрешить мне уехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишен всякой помощи» (1825 г.).
Но и на этот раз Александр I разрешил ему ехать лечиться только в Псков, – о путешествии же в Европу Пушкину оставалось лишь мечтать. Зато по России – и добровольно и поневоле – он ездил много.
Карта путешествий Пушкина
Вот даты и места его поездок:
До 1811 г. Москва и Захарово.
1811 г. Москва. Петербург, Царское Село.
1817 г. Царское Село, Петербург, Михайловское, Петербург.
1820 г. Петербург, Екатеринослав, Таганрог, Аксай, Новочеркасск, Георгиевск, Константиновск, Пятигорск, Железноводск, Кисловодск, Тамань, Керчь, Феодосия, Гурзуф, Бахчисарай, Симферополь, Кишинев, Каменка, Киев.
1821 г. Каменка, Кишинев.
1822 г. Кишинев, Тульчин, Аккерман, Одесса, Измаил.
1823 г. Кишинев, Одесса.
1824 г. Одесса, Николаев, Елисаветград, Кременчуг, Чернигов, Могилев, Витебск, Михайловское.
1824–1826 г. Михайловское, Тригорское, Псков, Лямово, Стехново, Вязье, Преображенское.
1826 г. Москва, Псков, Михайловское.
1827 г. Москва, Петербург, Михайловское, Боровичи, Петербург.
1828 г. Петербург, Малинники, Берново, Павловское, Старицы, Погорелое городище, Петербург, Москва.
1829 г. Москва, Калуга, Белев, Орел, Новочеркасск, Ставрополь, Георгиевск, Горячие воды, Екатериноград, Владикавказ, Ларс, Коби, Квишет, Душет, Тифлис, Гумры, Карс, Караурган, Керпиней, Кассанкале, Арзрум, Москва, Малинники, Берново, Петербург.
1830 г. Петербург, Москва, Захарово, Петербург, Царское Село, Тверь, Москва, Болдино, Платово, Москва.
1831 г. Москва, Петербург, Царское Село, Москва, Петербург.
1832 г. Петербург, Москва, Петербург.
1833 г. Петербург, Торжок, Ярополец, Павловск, Малинники, Москва, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Языково, Оренбург, Уральск, Болдино, Петербург.
1834 г. Петербург, Москва, Калуга, Полотняный завод, Болдино, Петербург.
1835 г. Петербург, Михайловское, Тригорское, Петербург.
1836 г. Петербург, Псков, Михайловское, Тригорское, Голубово, Петербург, Москва, Петербург.
Наконец в 1837 году 15 февраля тело Пушкина совершило свой последний путь – из Петербурга в Святогорский монастырь. Его тело увезли тайно, ночью, гроб его сопровождали жандармы, а из друзей Пушкина провожал его только А. И. Тургенев.
Петербург пушкинского времени. Садовая улица (с акварели К. Беггрова.)
В прозе и стихах Пушкина мы часто встречаем дорожные мотивы: описание дорог и дорожных приключений, образы ямщиков и станционных смотрителей, описание станций, кибиток, саней.
Путешествия поэта имели большое влияние на изображение странствований героев его поэм и повестей: так, Евгений Онегин посещает те самые места, где побывал поэт.
Изучение путешествий Пушкина помогает нам лучше разобраться в его творчестве, поэтому представляет значительный интерес.
В путь он собирался быстро, иногда внезапно. Раз решив ехать, он не отменял намерения, несмотря на самую плохую погоду.
«Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю, – пишет Пушкин в письме к своей жене, – приключения мои начались у Троицкого моста. – Нева так была высока, что мост стоял дыбом: веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами» (Из письма к жене в 1833 г. из Торжка).
Петербург пушкинского времени. Большой театр. (С гравюры М. Ф. Дамам-Демартре.)
Сборы в путь Пушкина были несложны; багажа с собой он почти не брал, едой не запасался; точно так же не обращал внимания на одежду. В результате порой получалось своеобразное сочетание русской рубашки и высоких сапог с накинутой «поверху военной шинелью», а в летнюю жару – красной русской рубашки с поярковой шляпой.
Зато много внимания уделял поэт книгам: «Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами».
Книга всегда была верным спутником, поэта, и в каждое путешествие он захватывал с собой книгу, стараясь выбрать скучную, так как «книгу занимательную вы проглотите слишком скоро, она слишком врежется в вашу память и воображение; перечесть ее уже невозможно. Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением – оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитываете места, вами пропущенные без внимания» («Путешествие из Москвы в Петербург»).
Москва. Кузнецкий мост. (С литографии Кадолля. 1825 год)
Собственного экипажа у Пушкина не было (он появился у него только в последние годы его жизни), и поэт пользовался обычными для того времени способами передвижения, путешествуя «то в коляске, то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком» («Дорожные жалобы»).
Путешествуя летом, Пушкин пользовался телегой, которая была более приспособлена к плохим русским дорогам и лучше выдерживала «колеи и рвы отеческой земли», чем карета. Зимой Пушкин ездил в кибитке, которая представляла собою закругленный сзади остов с верхом из прутьев, покрытых кожей или грубой холщовой тканью. Особенностью кибитки было то, что в ней можно было ехать сидя и лежа.
Крым. Гурзуф. С акварели Г. Чернецова. 1820-ые годы.
Случайные встречи в дороге со знакомыми давали Пушкину возможность пользоваться иной раз удобными экипажами, в каких обычно ездили богатые люди. Такой была бричка графа Пушкина, с которым поэт встретился по пути в Тифлис. За удобства она была им прозвана «Отрадною». «В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной – книги, мундиры, шляпы. С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч.», («Путешествие в Арзрум»).
В 1832 г. Пушкину довелось ехать в Москву на дилижансе, который только незадолго до того был введен на Московском шоссе. Об этом путешествии он писал: «Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал, как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и неслыханная вещь – их подковывали на дороге. Десять лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву». (Из письма к жене, 1832 г.).
Пути сообщения того времени заставляли мечтать о лучших временах:
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут,
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
(«Евгений Онегин», гл. 7-я).
Шоссейных дорог в то время было мало. В редких случаях болотистое место покрывалось бревнами, связанными между собой; поверх накладывался хворост, усыпанный землей. Такие дороги требовали частых ремонтов, в противном случае при движении экипажа бревна раздвигались и подскакивали вверх, грозя обрушиться на путников.
Чаще всего приходилось ездить по проселочным дорогам, которые, по словам Пушкина, представляли собою «окоп с каждой стороны без канав, без стока для воды; таким образом дороги являлись ящиком, наполненным грязью; зато пешеходы идут весьма удобно по совершенно сухим тропам вдоль окопов и смеются над увязшими экипажами» (Из письма к Н. Н. Гончаровой, сентябрь 1830 г.).
Кишинев. Дом Инзова, в котором жил Пушкин в 1821–1823 годах. (С литографии.)
Разумеется, на таких дорогах путешественников поджидало множество неприятных приключений: то экипаж завязнет в грязи, то перевернется, то потеряет колесо. Подобные приключения бывали и с Пушкиным. «Доехал благополучно, без всяких замечательных пассажей, – пишет он Вяземскому, – самый неприятный анекдот было то, что сломались у меня колеса» (Из письма к Вяземскому, 1826 г.).
Или другой случай, происшедший с Пушкиным в Псковской губернии: «Выехал я тому пять-шесть дней из моей проклятой деревни на перекладной, в виду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу двигать рукою. Как только мне немного станет лучше, буду продолжать мой путь почтой. » (Из письма к В. П. Зубкову, 1 декабря 1826 г.).
Одесский порт. (С литографии 1832 года.)
После всех дорожных злоключений он, наконец, добрался до места отдыха, то есть до почтовой станции. К сожалению, обстановка на этих станциях отнюдь не оправдывала надежду на отдых. Обычно это был небольшой дом, напоминавший крестьянскую избу. Он был разделен на две части: одна часть предназначалась для господ проезжающих, вторая для ямщиков и конюхов (черная половина). В половине для проезжающих по стенам висели дешевые литографии. На подоконниках красовались горшки с бальзамином. В комнатке станционного смотрителя стояла конторка, за которой он просматривал и записывал подорожные. Обстановка станционного помещения редко давала возможность усталому путнику отдохнуть: «На станциях клопы да блохи заснуть минуты не дают».
Кормили на станциях плохо.
В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетно дразнит аппетит».
(«Евгений Онегин», гл. 7-я).
Почти то же самое наблюдалось и в гостиницах тех городов, где иногда останавливались путники. Так, во время переезда из Михайловского в Москву «во Пскове, во время перекладки лошадей, он (Пушкин) попросил закусить, в тамошней харчевне. Подали щей с неизбежною приправкою нашей народной кухни, – малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил – углем или мелом, на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие:
«Господин фон-Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор.
Как великий губернатор!»
(Из воспоминаний М. И. Семевского со слов Псковского уроженца П. Рослова).
Другой раз в Нижегородской губернии Пушкин на одной из станций «позвал хозяйку и спросил у нее чего-нибудь пообедать, вероятно ожидая найти порядочные кушанья по примеру некоторых станционных домов на больших трактах. Хозяйка, простая крестьянская баба, с хладнокровием отвечала ему: «У нас ничего не готовили сегодня, барин». Пушкин все-таки, имея лучшее мнение о станционном дворе, спросил подать хоть щей да каши. «Батюшка, и этого нет, ныне постный день, я ничего не стряпала, кроме холодной похлебки». Пушкин, раздосадованный вторичным отказом бабы, остановился у окна и ворчал сам с собою: «Вот я всегда бываю так наказан, чорт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака» (Из письма К. И. Савостьянова к В. П. Горчакову).
Дарьяльское ущелье. Кавказ. Рисунок Н. Чернецова.
Зато попадались в дороге и места, которые славились изготовляемыми там кушаньями. Знание этих мест облегчало путешествие. Учитывая вкусы своего друга Соболевского, Пушкин дает ему соответствующие указания об остановках между Москвой и Новгородом. «Посылаю тебе мой itineraire* от Москвы до Новгорода. Это будет для тебя инструкция.
У Гальони, иль Кальони,
Закажи себе в Твери
С пармезаном макарони,
Да яичницу свари.
На дороге отобедай
У Пожарского в Торжке:
Жареных котлет отведай
И отправься налегке.
Как до Яжелбиц дотащит
Колымагу мужичок –
То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок:
Поднесут тебе форели –
Тотчас их варить вели;
‘Как увидишь – посинели,
Влей в уху стакан Шабли.
Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленький кусок. «
(Из письма к Соболевскому, 1826 г.).
В дороге Пушкин был внимателен не только к обстановке, но и к людям. Он умел проникать в их интересы, замечать особенности их жизни.
Тифлис. Майдан. (С акварели Г. Гагарина. 1830-е годы.)
«Что такое станционный смотритель?» – пишет он. – «Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покоя ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут, – а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей? Боже, какие ругательства, какие угрозы посылаются на его голову. В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца» («Станционный смотритель»).
Урал. (С литографии 1830-х годов.)
Но если Пушкин умеет вникнуть во все особенности жизни встречаемых им людей, то особенно охотно останавливается он на образе, чем-нибудь его поразившем. Таков образ ямщика.
Обязанности его сложны и многообразны: он управляет лошадьми, должен знать хорошо дорогу, находить выход из трудных положений во время метели. Мелодия дорожной песни ямщика вошла в лирику Пушкина:
Что-то слышится родное
В долгах песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска.
Постоянным аккомпанементом этой песни был однообразный звон колокольчика. Во всех стихах, посвященных дороге, как будто слышится этот звон.
Летом или осенью он заглушается хлюпающей грязью, стуком колес по бревенчатому накату и дребезжанием расшатанной брички; зато звонко поют бубенцы зимой, сливаясь и с песней ямщика и с воем вьюги.
Источник
